Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Александрович Старинщиков

class="p1">«Значит, Пеньков. Значит, ему это выгодно», — сделал я вывод. И вдруг вспомнил о нашей с ним первой встрече, когда прокурорские речи показались просто нелепыми. «Паша Коньков был всего лишь спортсменом-биатлонистом… Он мухи не обидел», — выдал тогда прокурор.

— Это ничего не дает, — произнес я и стал перечислять свои доводы. — На заборе погиб не простой гражданин, а преступник. Двое других — тоже его рук дело.

— Пусть так, — согласился Вялов. — Но как же нам быть с Биатлонистом? У него же в руках оказалась всего лишь фотография. А ты его укокошил. Безоружного.

— Они же Блоцкого ранили. На моих глазах… Куском кирпича…

— На глазах, — буркнул Вялов, явно выдыхаясь. — Теперь думай за вас, изобретай выход из безвыходного положения.

Я замолчал, буравя глазами пространство в полу.

Вялов потянулся к пачке с сигаретами, но тут же отдернул руку, сглотнул слюну и отвернулся к окну. У него шел девятый день борьбы с курением, и следователь изо всех сил хотел эту битву выиграть.

— Может, мы все-таки продолжим? — спросил я.

— О чем ты? — прикинулся Вялов.

— Начнем копать — узнаем подробности из жизни двуногих…

— Подробности жизни и смерти Павла Конькова?

— Начиная с детского сада, — добавил я, развивая тему.

Вялов на минуту задумался, потом продолжил с расстановкой:

— Не вижу смысла в этой идее, поскольку не знаю, что это даст — если я даже закрою на это глаза… Ты хочешь узнать, на каком горшке сидел Паша Биатлонист?

— Мне интересно начало, — сказала я. — С чего у них всё завязалось?

Я нисколько не сомневался, что Паше пришел конец. Осмотр его тела подтвердил показания Лидии Алексеевны: на ягодице сохранился отчетливый шрам, полученный в детстве на злополучном заборе.

Осмотр его брата, оказавшегося привязанным к кровати, лишь укрепил мою уверенность в этом: на его теле не было каких-либо шрамов.

Глава 2

— С того и завязалось, что родились одинаковыми, — вновь рассуждала Лидия Алексеевна. — Говорю, оказались похожими как два горлышка от бутылки. Но искать надо не в детском садике — это вам ничего не даст, потому что в детском садике они еще мелко плавали. Бывало, в школе начнут дурить — чертям тошно. А чтобы вот так, да чтоб из тюрем бегать, это уж слишком… Я бы его, будь я на вашем…

— Нас интересует болезнь, — перебил я старушку. — С чего и когда у него началось?

— У Гошки-то? У того вообще непонятно, он же здоровый попервости был — на дурака больше лыжник смахивал.

— Лыжник?

— Ну да, Паша. Мне почему-то всегда казалось, потому что улыбочка… Ее же никуда не денешь… Такая ехидная просто улыбка, что мороз по коже. И поступки его звериные. И все остальное. Георгий у них простой был, я его узнавала сразу.

Женщина замолчала, гладя себя ладонью по лбу и что-то вспоминая.

— Вот кажется мне, что после школы как раз и начали они в полную меру, когда студентами стали.

— Неужели и Гошка учился? — удивился я.

— А что ему. Учился, хотя и не смог закончить. Один курс закончил, другой. А на третьем забурился. Потом у него и поехало.

Моему удивлению не было границ: близнецы были оба студентами, однако об этом никто не знал. Вялову казалось, что высшее образование получил лишь Паша Биатлонист, тогда как его брату приходилось только лечиться. Хотя оба они учились в одно и то же время и даже по одной специальности.

Относительно их специальности Лидия Алексеевна объяснить ничего не могла. Впрочем, одно оставалось ясным: к лыжам Георгий был абсолютно равнодушен. Ему вообще было противопоказано бегать: в боку всё время где-то кололо. Зато у Паши нигде не кололо — потому и повис на заборе однажды.

— Они вообще, может, не вместе учились, — вдруг выдала старуха. — Поступали вместе, да потом разошлись по разным кафедрам.

— Либо вообще в разных заведениях, — решил я.

— Вот об этом я не подумала, — огорчилась женщина. — Для чего им вообще вместе учится? Из-за того, что похожие? По той же причине, допустим, как в школе? Когда они друг за друга отдувались по разным предметам…

Лидия Алексеевна поднялась из-за стола, подошла к восстановленной недавно стене и провела ладонью по свежей штукатурке.

— Никогда бы не подумала, — продолжила она, — что кому-то придет в голову кирпичную стену ломать — и для чего, главное?

Она посмотрела в мою сторону и спросила:

— Чтобы, допустим, со мной расправиться? Но, извините, такую клюшку, как я, в любом переулке поймал — и не надо стены рушить. А тут разнесли кладку и не касайся…

На этот раз в стену была заложена арматура, однако даже крученая сталь, казалось старухе, не могла гарантировать безопасность.

— Один раз, помню, — продолжала Лидия Алексеевна, — этот негодяй прикинулся Гошкой.

Я обалдел от услышанного. Прикинулся близнецом? Когда и так непонятно, кто из них кто на самом деле.

— Именно, — сказала хозяйка, — взял и прикинулся.

— Как это?

— Взял и убрал с лица ухмылку, словно это не он, а Гоша-простак. Дело было у нас в огороде, ходили туда-сюда, картошку копали или, может, лук, а возможно, морковь. Точно! — хлопнула она себя ладонью в лоб. — Морковь я рыла в тот день! А этот господин и подходит. «Давай, говорит, Лидия Алексеевна, помогу!» — они же меня по имени-отчеству звали всегда, так как я для них учительница всё же была. А я говорю: чем же ты мне помощник, Паша? А он говорит: «Я — не Паша, я — Георгий, Лидия Алексеевна. Опять ты ошиблась». Смотрю я на него и не узнаю: вроде улыбки ехидной нет на лице, а все равно сомневаюсь. И точно, обманул, потому что Гоша, в отличие от брата, со мной был постоянно на «Вы». А этот на «ты» меня… Решил, что обвел на мякине старого воробья. Да просчитался маленько. Я ему прямо так и сказала: нехорошо старших дурить.

— А он?

— Ухмыльнулся и пошагал себе. И как только он это сделал, я тут же поняла, что обмануть хотел для чего-то. Так что самое дело вам — ехать туда, где учились они.

— Действительно, — согласился я, блуждая в потемках сознания. «Если Гоша учился в университете — должен быть след: студенческий билеты, конспекты, контрольные либо курсовые работы. Не может так быть, чтобы человек учился, а бумаг после него не осталось».

— В квартире порыться бы, — произнес я, не испытывая, впрочем, никакого энтузиазма от этих мыслей.

— В квартире? — вскинула брови старуха. — Это можно.

— Она опечатана, — вспомнил я. — И печать там висит прокурорская.

— Висит? — удивилась хозяйка. Потом махнула рукой, качая головой. — Точно, при мне опечатывали —